Я всегда утверждал, что Москва – это большая деревня, где все друг друга знают. По крайней мере так сложилась моя жизнь, что мне довелось пересечься, а порой даже пообщаться, с некоторыми знаковыми людьми нашей современности. О трех таких эпизодах своей жизни я прямо сейчас и расскажу.
Не уверен, что нынешняя молодежь знает этого выдающегося спортсмена; а речь идет о Всеволоде Михайловиче Боброве. В 40–50-е годы ушедшего столетия он выступал как в качестве футболиста, так и в качестве хоккеиста на чемпионатах страны и на международной арене. Причем и в футболе, и в хоккее был блестящим игроком, выступая за ЦДКА (предтеча нынешнего ЦСКА), ВВС и сборную страны. В составе клубов становился неоднократным чемпионом СССР, а играя за хоккейную сборную, завоевывал медали чемпионата мира и Олимпийских игр. О В. М. Боброве написаны статьи, книги, сняты фильмы, из которых мне особенно запомнился один – «Мой лучший друг генерал Василий, сын Иосифа». И мне посчастливилось как-то повстречаться с этим замечательным человеком.
Сейчас уже довольно трудно расставить временные вешки, однако сдается мне, что был тогда конец 1966-го года. И я, восьмилетний мальчик, отправился с отцом во дворец спорта «Лужники» на матч хоккейного чемпионата страны «Спартак» – «Торпедо» (Горький). Ранней весной этого года в Югославии состоялся чемпионат мира, где наши доблестные хоккеисты в очередной раз стали победителями. И в том матче, который мы с папой смотрели с лужниковских трибун, на площадке выступали игроки, защищавшие честь Советского Союза на недавнем мировом первенстве: это неизменный в то время вратарь сборной горьковчанин Виктор Коноваленко и легендарные спартаковские нападающие Вячеслав Старшинов и Борис Майоров. А до матча отец успел заглянуть в буфет, далее в двух перерывах он развил этот свой успех, так что к концу игры он стал вполне одухотворенным, более того, включилась его деятельная натура. Да к тому же любимый «Спартак» просто разнес торпедовцев (кажется, я ничего не путаю). В общем, наше настроение было весьма благодушным. И папе пришла на ум одна идея. Он покопался в имеющемся при нем портфеле и достал недавно вышедшую в «Союзпечати» открытку, посвященную победе наших хоккеистов в чемпионате мира – 1966. «Пойдем, встретим ребят, когда они будут выходить из раздевалки к автобусу, и возьмем автографы», – изрек отец. После короткого совещания мы решили, что нашу открытку должны украсить подписи дяди Бори (Майорова) и дяди Славы (Старшинова).
Сказано – сделано. Мы вышли на улицу, обогнули дворец спорта «Лужники» и подошли к дверям спортивной раздевалки. Автобусы для хоккеистов уже прибыли на место и ждали их. А также их ждали немногочисленные фанаты (впрочем, данное слово тогда еще не вошло в обиход, поэтому назовем этих людей просто болельщиками), к числу которых примкнули и мы. Нашу толпу отделяли от пути следования спортсменов расставленные милицией турникеты, да и сами стражи порядка были начеку. И тут отец обратился к одному из них, имевшему невысокий чин:
— Служивый, пропусти моего пацана за твой кордон, он хочет взять автографы.
— Не положено, меня старший лейтенант за это по головке не погладит.
Но отец не унялся:
— Ей, старлей, я тоже когда-то был в таком звании. Пропусти парня за турникет.
— Не положено.
— Ну чего он может натворить?
И вот я уже оказался по ту сторону загородки, держа в руках открытку и ручку. И оказался там очень вовремя, так как двери раздевалки открылись и вышла первая, еще немногочисленная группа спартаковцев, но среди них был В. Старшинов.
— Дядя Слава, напишите, пожалуйста, мне свой автограф.
Так была выполнена половина поставленной задачи. И я стал ожидать появления дяди Бори, а он все не выходил. И тут из дверей появился тренер хоккейного «Спартака» Всеволод Бобров. Я сразу его узнал: неоднократно видел по телевизору и с трибуны лужниковского дворца, как он во время матчей прохаживается вдоль скамейки своих подопечных. Увидев в моих руках атрибуты, предназначенные для получения автографов, Всеволод Михайлович двинулся прямо ко мне.
— Ты кого поджидаешь, мальчик?
— Бориса Майорова.
— Ну что ж, пойдем.
И мы, к моему удивлению и радости, направились в святая святых – раздевалку спортсменов. В коридоре, как сейчас помню, мы столкнулись с молодыми спартаковскими хоккеистами. С высоты нынешних лет я думаю, что это были Якушев с Ярославцевым, которые в скором времени доросли до звездных высот. А тогда на их вопрос: «Мальчик, ты хочешь взять у нас автограф?» – я гордо ответил что-то вроде: «Идите на фиг, мне нужен автограф дяди Бори», чем здорово рассмешил Боброва. И вот мы зашли в раздевалку «Спартака». Первым я увидел вратаря Виктора Зингера, который в то время, помимо спартаковских ворот, защищал порой и ворота сборной СССР, являясь дублером вышеупомянутого мною В. Коноваленко. А чуть в глубине помещения стоял дядя Боря. Он был практически полностью облачен в «гражданское»: белая рубашка, черный галстук, темные брюки – не хватало только пиджака.
— Дядя Боря, напишите, пожалуйста, мне свой автограф.
Так я с честью, впрочем не без неожиданной помощи, завершил свою миссию.
— Ну что, мальчик, возвращаемся к твоему бате? – спросил у меня Всеволод Михайлович.
— Да, а то он, наверное, уже волнуется.
…До сих пор эта памятная мне открытка находится в архиве отцовских документов, который перекочевал ко мне после его смерти. И я иногда показываю ее своим гостям, сопровождая показ рассказом о встрече с этим выдающимся спортсменом и тренером. К слову, тот чемпионат страны 1966–1967 годов стал звездным для «Спартака» и его тренера: были завоеваны золотые медали, после чего Бобров ушел «поднимать» футбольный ЦСКА, который тогда неадекватно скатился вниз по турнирной таблице.
И больше мы не встречались.
Я никогда не был знаком с певцом и композитором Александром Градским, но довольно неплохо знаю его творчество по виниловым пластинкам и прочим записям, из коих любимым мною является винил «Размышления шута» с ранними песнями. Где-то в середине 80-х довелось мне побывать на неофициальном концерте Градского в МГУ, кажется, на факультете почвоведения, куда меня пригласили знакомые. Помню, тот концерт произвел на меня двоякое впечатление: с одной стороны, я увидел на импровизированной сцене, в которую превратилась кафедра университетской аудитории, маститого певца и гитариста, с другой стороны, уж как-то вызывающе, на понтах он держался перед публикой. Впрочем, такому большому мастеру, которого даже называли отцом русского рока, можно многое простить. И вообще, о покойных либо хорошо, либо ничего.
Итак, о хорошем. А. Б. Градский, по его версии, выдумал термин «совок», достаточно плотно вошедший в наш лексикон. Как-то в одной из передач он поведал такую историю. В далекие 70-е, когда сочинялись и пелись композиции, вошедшие позднее в эту самую пластинку «Размышления шута», возглавляемая Градским команда «Скоморохи» в какой-то из дней дала концерт в ДК «Энергетик», располагающийся и по сию пору практически напротив Кремля, на Раушской набережной. Толику вырученных за концерт денег пустили на покупку портвейна (специально для нынешней молодежи: в те годы попасть в кафе или ресторан было довольно проблематично, поэтому тогдашняя молодежь предпочитала распивать где попало крепленые вина). С прикупленными бутылками команда оказалась в одном из московских двориков. А так как выпить было не из чего, решили воспользоваться оставленными детьми в песочнице формочками. И кому-то из музыкантов достался зайчик, кому-то ежик и т. п. «А мне, – как вспоминал Градский в эфире, – достался совок». Причем, видимо, этот набор формочек для песочницы предназначался для поставок на экспорт, потому что ручку совка украшала надпись «sovok». Тут кто-то из музыкантов предложил: «Саша, ты у нас лидер, поэтому за тобой первый тост». И будущий отец русского рока изрек что-то типа: вот и все мы такие совки, если так вот из совков употребляем.
А вот с отцом Александра Градского я был знаком. Его звали Борисом Абрамовичем Фрадкиным, и в советское время он работал в одном из министерств, как тогда говорили, союзного подчинения. Думаю, что к композитору Марку Фрадкину – автору таких хитов, как «На тот большак» и «Увезу тебя я в тундру», – Борис Абрамович никакого отношения (в смысле родства) не имел. И вообще, к музыке отношения не имел, так как занимал пост начальника отдела новой техники в главном техническом управлении министерства. Пост сей был нехилым, так как в ведении руководителя такого отдела находились в числе прочих вопросы премирования коллективов НИИ, КБ и заводов за внедрение новой техники. В общем, вы поняли. И надо сказать, Б. А. Фрадкин соответствовал занимаемой должности, а лучше сказать, она ему шла: в нем явно проглядывала импозантность на грани мафиозности. Да и одевался он под стать, с бросающимся в глаза лоском. Я же занимал в аппарате министерства весьма заурядную должность в управлении делами и был тогда весьма молодым. И тем не менее с Борисом Фрадкиным мы были знакомы не совсем шапочно. А все дело в том, что мне, молодому коммунисту, было поручено курировать подписку на партийную прессу в нашем управлении. А централизованно, в целом по аппарату министерства вопросами подписки заведовала уже немолодая дама, имя которой я к настоящему времени запамятовал. Но зато хорошо помню (об этом я узнал от коллег), что она еще несколько лет назад до описываемых событий была женой Б. А. Фрадкина, но отнюдь не матерью Александра Градского; мама отца русского рока, фамилию которой Александр носил большую часть своей жизни, умерла в относительно молодом возрасте.
И вот к этой своей второй жене Борис Абрамович приходил по старой памяти попить чайку. Порой меня также приглашали на эти чаепития, в ходе которых я волей или неволей общался с ним. В плане ума был он человеком незаурядным. Умел поддержать разговор практически на любую тему, красиво и толково шутил. В ходе тех посиделок я узнал, что в начале войны он совсем мальчишкой оказался в эвакуации в городе Копейске Челябинской области. Там буквально в 16 лет положил начало своей трудовой биографии: трудился на оборонном заводе, ковал Победу в тылу.
Кажется, году в 1999-м – да, именно так, это оказалось легко проверить – Александр Градский справлял свое пятидесятилетие. На афишах, извещавших о предстоящем юбилейном концерте, красовался во много раз увеличенный разворот его паспорта; так что даже с приличного расстояния можно было прочесть место рождения юбиляра – город Копейск. Кстати, эту фишку с размещением своих паспортов на афишах потом переняли и другие артисты; в частности, это сделал юморист Святослав Ещенко, демонстрируя тем самым, что по стечению обстоятельств ему удалось родиться в День смеха, 1 апреля. Со Святославом мы также были знакомы: на его родной сестре был женат мой сын… Недолго, года полтора.
А наши пути с Б. А. Фрадкиным разошлись в 1989 году, когда происходило очередное укрупнение союзных министерств, в ходе которого наше ведомство было поглощено Министерством тяжелого машиностроения. Я ушел работать в одно из ведомственных КБ, а Борис Абрамович – во ВНИИНЕФТЕМАШ.
И о дальнейшей его судьбе я ничего не знаю.
А с народным артистом РСФСР Александром Леньковым мы жили в одном доме, в одном подъезде: он на седьмом, а я на восьмом этаже. Он был очень узнаваем: довольно запоминающееся лицо, плюс к тому же носил длинные волосы, чем напоминал то ли художника, то ли вечного студента. На долю А. Ленькова не выпала сколь-нибудь длинная череда главных ролей в советском кинематографе. Среди таковых была, пожалуй, лишь одна – в фильме «Ключи от неба», вышедшем в прокат в середине 60-х. Но зрители могли запомнить его также по фильмам «Дайте жалобную книгу», «Зимняя вишня», «Маленькая Вера» и многим другим, в которых им были сыграны заметные, а порой и совсем небольшие роли. Кроме того, москвичи и не только могли видеть его на сцене столичного театра Моссовета, где он был занят в спектаклях «Василий Теркин», «Братья Карамазовы», «Лес», «Свадьба Кречинского» и так далее.
Держался Александр Леньков довольно демократично и непринужденно, всегда первым здоровался, по крайней мере со мной, порой даже принимал участие в уличных посиделках, которые устраивались жильцами нашего подъезда. Эти дворовые посиделки сопровождались распитием напитков, и если вдруг выпивальщики видели проходящего мимо актера, то неизменно приглашали его в свою компанию. Александр в силу своей интеллигентности им, как правило, не отказывал, выпивал рюмку, вернее, налитую ему дозу, откланивался и шел дальше по своим делам.
Не уверен, что он знал, как меня зовут и в какой квартире я проживаю. Однако если оказывался со мной в лифте, заводил какой-нибудь непринужденный разговор: о погоде, о текущем трафике на московских улицах и тому подобном. А однажды он вошел на своем седьмом этаже в лифт, который я оккупировал этажом ранее, и был заметно удивлен увиденным. Был поздний вечер, и под его покровом я решил попилить разросшиеся ветки деревьев, которые мешали мне открывать свою автомобильную «ракушку». Помните такое изделие, популярное у автолюбителей Москвы (до Питера оно то ли не докатилось, то ли там, что называется, не «раскрутилось») в 90-е годы? Мои намерения обусловили и мою одежду: на мне в тот вечер была довольно замызганная куртка, потасканные джинсы, а на голове какой-то дурацкий треух. При этом в руках я держал пилу. Леньков внимательно осмотрел меня с головы до ног, навряд ли разгадал мои намерения, однако изрек: «Успехов вам».
А еще к его внешности чрезвычайно подходил имевшийся у него автомобиль Daewoo Tico. Если помните или знаете, машинка эта была примерно таких же габаритов, что и наша «Ока». И вот этот небольшой корейский автомобильчик очень уж гармонировал со своим также весьма не исполинских размеров хозяином. Впрочем, где-то году к двухтысячному на смену Tico пришел джип Wrangler. Как раз в это время А. Леньков был занят в телепрограмме «Тушите свет!». Она шла на экранах телевизоров года три-четыре. На мой взгляд, это была довольно забавная программа, в которой два ее кукольных героя – Хрюн Моржов (поросенок) и Степан Капуста (кролик) – путешествовали на поезде между двумя нашими столицами и рассуждали на разные политические и бытовые темы. Мой сосед озвучивал Степана и, по всей видимости, поднял в связи с этим неплохие деньги, которые и позволили ему так удачно поменять авто.
Наши фамилии стояли рядом в списке избирателей. И в одно из посещений мною избирательного участка я увидел, что Александр родился в 1943 году.
Умер Александр Сергеевич Леньков довольно рано, в возрасте 70 лет. О его смерти я узнал из телевизионных новостей.
Москва, август 2024 года
Размещено в номере: Вестник арматуростроителя, №5 (86)
