От редакции: Мы продолжаем публикацию эпизодов из неоконченного романа Юрия Дмитриевича Логанова – генерального директора ОАО «МосЦКБА». Предыдущие главы вы можете прочесть в «ВА» №7(27)2015, №8(28)2015, №2(30)2016, №4(32)2016 и №6(34)2016».
От автора: В этой главе Виктор Широков, от лица которого ведется повествование
и прототипом которого (как вы давно уже догадались) являюсь я, рассказывает о простом, вроде бы ничем не примечательном человеке. Но это обманчивое впечатление. Борис - так и на самом деле звали моего героя, я изменил только фамилию - был человеком редкостного качества: он дарил радость общения с собой, вокруг него перманентно существовало какое-то позитивное поле. Такие люди встречаются крайне редко. И если мне удалось донести до вас этот интересный образ, то я буду безмерно рад. А если нет, то не судите строго. Искренне ваш, Ю.Л.
До сих пор я тоскую по Борису, и тоску эту ничем не утолить. А ведь прошло уже восемь лет, как его не стало. Скажите, ну кому еще я мог позвонить спьяну часа в два ночи и так вот нахально спросить: «Скажите, товаришч, а здесь посылают на Марс?». И услышать в ответ, что здесь посылают на х… Или вот так, например: «Скажите, уважаемый, а здесь живет Эдита Пьеха?» И услышать, что‑то типа: «Эди ты на х…» Глупо, конечно, но нам почему‑то было смешно…
Так уж вышло, что буквально на второй год той знаменитой горбачевской перестройки я попал в ситуацию: в силу своего неуемного, тогда еще молодого и потому дурного характера вдрызг разругался с начальником отдела, в котором служил, а также совсем забросил свою диссертационную работу, чем вызвал неудовольствие уже у высокого руководства нашего НИИ. В общем, со мной надо было что‑то делать.
В ту пору, когда были еще живы командно-административные подходы, подобные кадровые ситуации решались с помощью небольшого, но достаточно эффективного набора стандартных файлов. Либо проштрафившегося отправляли по разнарядке в органы МВД, либо переводили на службу в отраслевое министерство, разнарядки из которого перманентно попадали для исполнения руководителю кадровой службы, благо наш научно-исследовательский институт являлся головным и вообще правофланговым. Мне, как молодому коммунисту было предложено пойти с понтом на повышение. С абсолютно серьезным лицом и отеческими нотками в голосе зам. генерального по кадрам А. А. Гамов расписывал, какие блага сулит мне перевод в центральный аппарат министерства. Я сидел у него в кабинете, послушно кивал, а про себя думал: «Ах, милейший Андрей Андреевич! Особых благ я там, конечно, не огребу. Больше того, Горби на волне своей перестройки, гласности и ускорения рано или поздно доберется до министерств с их аппаратчиками. И тогда многим из них наступит кирдык… Ну и черт с ним… Пойду, посмотрю, как там люди живут. Тем более, что оставаться в НИИ уже не представляется возможным».
– Ну, что Виктор Дмитриевич, надумали?
– Андрей Андреевич, в Ваших устах все звучит так заманчиво…
– А кто же вместо Вас будет играть на гитаре в нашем институтском ансамбле?
– Найдутся люди. Тем более, что я там далеко не самый ценный член экипажа.
– Ну что ж. Доедешь на метро до «Проспекта Мира», выйдешь…
– Знаю, бывал.
Вот так я и попал на работу в Управление делами нашего министерства.
Уже где‑то на третьей неделе моей новой службы я испытал серьезное разочарование: средние и мелко-средние чины, с которыми я в основном и имел дело, показались мне людьми крайне несимпатичными, завистливыми и склонными к «подсиживанию», среди более крупных начальников попадались откровенные идиоты. К высшим чинам я был не вхож, да, откровенно говоря, и не тянуло.
Ах да, про женщин‑то! Создавалось такое впечатление, что женщины были подобраны в аппарат посредством какой‑то сложной селекции. Просто анти-гвардия какая‑то. Нет, среди наших аппаратчиц попадались и высокие, и корпусные… Но уж больно велик среди них был процент разведенок и других по своему несчастных особ с налетом серьезной неудовлетворенности в глазах. Впрочем, как среди мужского, так и среди женского народонаселения нашего министерства иногда попадались и симпатичные люди.
Одним из таковых стал для меня Борис Михайлович Морозов. Небольшого роста, лысый, с бородой и весь какой‑то вострый, он первоначально производил впечатление скандалиста. Кроме того, в зависимости от времени суток, формы одежды и настроения, он казался похожим то на Ленина, то на Дзержинского, а то вообще на какого‑то хитрожопого татарина. Что же касается склонности к скандалу, то это было ему свойственно, особенно когда Борис жаждал справедливости. Но следует оговориться, он не был эдаким карикатурным правдоискателем. Как правило, их круг составляют люди, обиженные жизнью или по каким‑то причинам обидевшиеся на жизнь. Б. М. Морозов жизнью обижен не был. К тому времени, о коем я веду речь, ему перевалило за сорок. При этом он успел уже трижды жениться, трижды же развестись, а также заиметь троих детей. Таким послужным списком я, например, похвастаться не мог. Впрочем, был я моложе его на целых пятнадцать лет, что, однако, не помешало нам довольно быстро сдружиться.
Одной из общих точек соприкосновения явилось то, что оба мы находились в состоянии развода (правда, я всего‑то по первой ходке), а это сопровождалось холостяцким образом жизни, в том числе холостяцкими заботами. Бывало, идем вечером с работы к метро и тут вдруг оба сразу вспоминаем, что дома‑то жрать нечего. Заворачиваем в ближайшую пельменную и начинаем просить тамошних теток продать нам на вынос по пачке пельменей, что по тем временам как‑то не приветствовалось администрацией заведений общепита. Наше совместное обаяние и недюжинный напор (иногда мы даже представлялись репортерами модного в те годы журнала «Огонек»), как правило, играли свою позитивную роль и мы получали по красно-белой пачке. Ну а что за пельмени без водки? С этим продуктом было совсем худо, ввиду развязанной Горбачевым оголтелой борьбы с пьянством. Но у Бориса имелась некая Шурочка, служившая какой‑то полуначальницей в близлежащем гастрономе. Маленькая, толстая и уже не молодая, она расплывалась в улыбке, когда перед ней появлялся Борис Михайлович и прямо‑таки в голос хохотала, когда Боря начинал шутить.
А шутить он умел и делал это весьма оригинально. Помню, я тогда по молодости имел привычку, придя на работу, снимать с руки часы и класть их перед собой на рабочий стол. Борис частенько заходил к нам в отдел обменяться перестроечными новостями, стрельнуть сигарет и тому подобное, и потому знал об этой моей привычке. И вот прихожу я как‑то с перекура и вижу, что оставленные мною наручные часы с поверхности рабочего стола исчезли. За то на их месте появился какой‑то допотопный, дебильно-депрессивного вида огромный будильник. Надо же было где‑то найти такой…
А как Борис меня достал со своей медалью! Это песня. Наверное, уже на втором году своей работы в министерстве я, помимо служебных обязанностей, приобрел еще и общественное поручение, избравшись в профком. В связи с этой занятой мною общественной должностью был я как‑то вызван к высокому начальству, которое
вручило мне целую коробку медалей «Ветеран труда» и удостоверений к ним.
– Спрячь у себя, – приказало высокое начальство, – накануне первомайских праздников вручим в торжественной обстановке.
Не знаю, по каким каналам узнал об этом Борис, но он появился у нас буквально через полчаса.
– Витьк, я слышал, что у тебя находится моя медаль.
– А ты че, уже «Ветеран труда»?
– А то…
– Погоди, сейчас посмотрим.
– Да уж сделай милость.
– Ты глянь, и правда. Вот и удостоверение с твоим ФИО.
– Витька, будь другом… Такое дело. Я сегодня со своими старыми приятелями иду в баню. Дай поносить до утра, а утром я тебе ее верну в целости и сохранности.
– Ну, вот уж хер тебе: или пропьешь, или потеряешь. Или срежут, как, помнишь, в «Царь-рыбе» у Астафьева? А мне отвечать? Да и куда ты ее приколешь в бане‑то? На пупок что-ли?
– Не будь говном. Давай медаль.
Хоть последний довод и не был решающим, но через непродолжительное время он меня уговорил. Признаться, иногда Борис давил на меня своим возрастом. Помню, я чуть ли не всю ту ночь переживал. Видимо, даже с утра это было заметно, так как Боря, возвращая мне медаль, сказал: «Зря ты так волновался. Если бы даже и нажрался я, мои друзья проконтролировали бы ситуацию. По-любому, награда Родины не была бы утеряна».
Мне нравились Борины друзья, и меня умиляла их гармоничная и в то же время расхристанная дружба. Этот небольшой, но тесный круг сколотился еще в школьные годы. Мы виделись, когда их сходки происходили в доме Бориса в Измайлове, куда и я был вхож. Иногда в качестве хозяйки выступала его третья по счету жена Рузанна, «отставленная, но не вполне отпущенная». (Помните знаменитый фильм «Покровские ворота»? Впрочем, там этот термин применялся по отношению к мужчине…). Рузанна была на одиннадцать лет моложе Бориса Михайловича, работала в техническом управлении нашего министерства, на почве общего места службы они и схлестнулись. Она родила Боре близнецов Женечку и Сашеньку, уже не помню, кто из них был мальчиком, а кто – девочкой.
Я, как правило, приносил с собой гитару и с ее помощью уходил от роли молчаливого статиста: во‑первых, был там самым молодым, во‑вторых, мне сложно было тягаться с остальными по части юмора и шуток. А их поток был непрерывным и неиссякаемым. И особенно выделялся Борис. Кажется, это про Сергея Довлатова сказал кто‑то из его современников: «Был всегда готов к веселью». Вот и про Борю вполне можно было бы сказать такое. А вдобавок к этому он весьма прикольно танцевал ритмичные танцы и задушевно пел под мой нехитрый аккомпанемент песни Визбора, Кима и даже почему‑то Новеллы Матвеевой, написанные от женского лица.
А вот работа у него была довольно скучной. Служил он в должности помощника заместителя министра, причем, лучше про него сказать, что он занимал должность помощника заместителей министров, т. к. успел поработать у целых трех: один скоропостижно умер, другого отправили на пенсию, а третий утратил свою должность в конце восьмидесятых при очередной реформе госаппарата. Но об этом позже. Работа помощника в основном заключалась в подготовке документов на рассмотрение и подписание министерского зама, контроле за исполнением его указаний и поручений. Кроме того, помощник зачастую исполнял и личные поручения своего босса. Для технической же (чаезаварочной и тому подобной) работы заместителю министра полагалась еще и секретарша.
Помимо каждодневной рутинной работы, Борис Михайлович имел доступ и к кое‑каким благам. В ту эпоху повального дефицита снабжение номенклатурных работников, к коим относились заместители различных министров, осуществлялось через закрытые распределители: еды, театральных билетов, зимних шапок, путевок и еще много чего… Ну и, конечно же, книг и грампластинок. Короче говоря, Боре перепадали кое‑какие книги из закрытых распределителей, а чаще пластинки, в том числе болгарского, чешского, а иногда даже югославского производства.
И я порой брал у Бориса напрокат довольно редкие книги и грампластинки. А еще он где‑то добывал популярные в те перестроечные времена журналы, которые, помимо современных либо ранее недоступных произведений, взахлеб и прямо-таки наперегонки печатали всякого рода разоблачительные материалы, посвященные бывшим чиновникам, партаппаратчикам и прочим бывшим. Впрочем, читать эти разоблачения нам с Борисом Михайловичем быстро надоело.
И мы придумали для себя оригинальную забаву: разоблачать разоблачителей. Мы даже соревновались между собой на этом поприще.
Однажды абсолютно аполитичный Боря надыбал где‑то свежий номер журнала «Коммунист», на страницах которого партийные товарищи цитировали страшно циничный панегирик, который написал один журналист в честь присвоения Леониду Ильичу Брежневу звания маршала Советского Союза. Панегирик был совершенно затхлым. Там, в частности, был такой перл, что, типа, «этот простой полковник пронес через всю войну в своем солдатском ранце маршальский жезл…» И т. д, и т. п.
И все бы ничего, но журналист тот стал в эпоху ускорения и гласности главным редактором одного прогрессивного журнала и слыл ярым перестроечником и разоблачителем. Это была бомба! Мы полдня не работали (благо министерство – это такое место, где вообще можно не работать), а ходили по отделам и управлениям, зачитывая этот материал. Я решил, что мне нельзя остаться в долгу. Пошел на второй этаж в нашу библиотеку, имея в голове ясно очерченный план действий. Во взятом мною по абонементу стенографическом отчете 27‑го съезда КПСС нашел текст выступления ныне ярого оппозиционера и борца с перегибами в партии и государстве, а в недавнем прошлом – секретаря одного из Сибирских обкомов. Не поленился и посчитал: в своем тогдашнем докладе борец и оппозиционер семь (!) раз вставил – хорошее слово! – обращения, типа, «дорогой Леонид Ильич», «благодаря Вашей неустанной заботе».. И всякий раз стенографический отчет тут же фиксировал продолжительные, а иногда «бурные и продолжительные» аплодисменты. Не скрою, я хотел потрясти Борьку этой своей находкой. Но, от лени полистав сей увесистый том, я чисто случайно наткнулся на текст выступления некоего Ндайе Кингурутсе из солнечного Бурунди. Как этот черножопый попал в Кремлевский дворец съездов, оставалось только гадать.
И вот что я узнал, изучив его пламенную речь. Оказывается, в Бурунди под руководством почему‑то полковника Жана-Батиста Багазы занялись строительством эдакого социализма с шоколадным лицом. Но вся фишка сей искрометной речи заключалась в том, что Н. Кингурутсе, помимо здравиц в честь «глубокоуважаемого товарища Брежнева», не забывал в том же ключе упоминать и своего полковника Ж-Б. Багазу. Вот как заканчивалось это выступление: «Да здравствует дорогой Леонид Ильич Брежнев». А потом, видимо слегка подумав, пока звучали «(бурные и продолжительные аплодисменты)», он, неожиданно для собравшейся в зале почтенной публики, заключил вдруг: «Да здравствует полковник Жан-Батист Багаза». А? В общем, этот бурундиец заставил меня совершенно забыть о моих первоначальных намерениях, и к Борису я пришел вовсе не с цитатами циничной речи того сибирского секретаря, а зажимая пальцем страницу с выступлением товарища Кингурутсе.
Мы перечитывали эту африканскую умору дня три, а потом… Когда я пришел сдавать стенографический отчет, то обнаружил вместо нашей привычной и милейшей библиотекарши Клавдии Степановны молодую, лет двадцати пяти, девушку. Как мне тут же удалось выяснить, звали ее Таней. Ее лицо показалось мне забавным. В то время мне нравились такие девчонки с немного неправильными, но яркими чертами лица. А когда Таня полезла на верхнюю полку, потому что я, желая выпендриться, спросил у нее «Игру в бисер» Германа Гессе, обнаружилось, что она является обладательницей и весьма сексапильных ножек. Они были слегка повернуты outside вокруг собственной оси, но это нисколько не портило впечатление, даже наоборот.
В общем, с тех пор я зачастил в библиотеку…
А буквально через неделю, зайдя в приемную замминистра Федорова, помощником которого работал Борис, я обнаружил там Таню. А потом еще раз, и еще раз. Оказалось, что Боря снабжал ее редкими книгами, добытыми из все того же закрытого распределителя.
Как‑то после работы, когда мы шли за пельменями, я признался:
– Борис, я хочу трахнуть Таньку-библиотеку. Ты не представляешь, я так хочу ее трахнуть, что даже не знаю, как буду есть эти пельмени: у меня просто скулы сводит.
– Ну ты и придурок.
– Хорошо, я – придурок. Вот и помоги мне по дружбе. Ты прикинь, я совершенно не могу оказаться с ней наедине, чтобы сделать это гнусное предложение: с тех пор, как она появилась, библиотека стала проходным двором. Посмотреть на ее ножки шастают все, кому не лень, из всех управлений и отделов, включая вечно мрачных шифровальщиков и лихих парней из управления специальных
производств. Хорошо, хоть министр не ходит.
– От меня‑то ты чего хочешь?
– Завтра позови Таню к себе под каким‑либо предлогом и пригласи ее вечером на свою квартиру в Измайлове, типа, выпить вина, послушать музыку в нашей компании.
– Ну, допустим. А дальше‑то что ты намерен делать?
– По обстоятельствам. Либо я заманю ее к себе в Перово, благо недалеко, либо ты уляжешься в «гостиной», а мы с Танькой захрапим в твоей «спальне».
– Ну ты и придурок. Да вы же мне спать не дадите своими воплями.
Чтобы читателю было понятно, в Бориной квартире имелась только одна комната, разделенная искусственной перегородкой, не доходившей до потолка. Но если компания была укомплектована по типу «два+две», то это никогда никого не смущало.
…Когда мы вечером следующего дня втроем переходили с кольцевой линии метро на синюю измайловскую ветку, в моем портфеле гремели три бутылки сухого грузинского вина, и я был полон оптимизма.
Вожделенная библиотекарша Татьяна закривела уже после первой бутылки. И все бы ничего, но она стала откровенно вешаться на Борьку. Нельзя сказать, чтобы я был уязвлен или обижен этим обстоятельством, но это меня сильно впечатлило и обескуражило. После второй бутылки, когда Таня сидела почти совсем бухая, обняв за шею Бориса и закинув свою вкусную ножку ему на ногу, я окончательно почувствовал себя лишним на этом празднике жизни и стал собираться домой. Борис, дождавшись, когда Танька отлучилась насчет пи-пи, грубо схватил меня за рукав.
– Ну и куда ты собрался?
– В Перово, вестимо, я ведь здесь совсем лишний.
– Витьк, не дури. Чего я с ней буду делать‑то? После этого сраного вина у меня точно не встанет.
– А по‑моему, вино нормальное…
Когда мы допили третью бутылку, Танечка была уже совершенно никакой. Мы с Борисом постелили ей в гостиной, а сами вынуждены были залечь вдвоем на оставшейся койке в «спальне». И только мы с ним улеглись, как услышали из‑за перегородки:
– Мальчики, а можно я к вам в серединку?..
– НЕТ!!! – крикнули мы в один голос, и каждый из нас имел на то свою причину.
От дальнейших попыток заломать Таньку-библиотеку меня удержало состоявшееся вскоре знакомство с Людмилой. А потом наше (и не только наше) министерство стало лихорадить: начались сокращения, слияния и укрупнения, одним словом, началась
перестройка органов управления экономикой. Процесс этот был вполне ожидаемым, и мы с Борисом, как только поняли его необратимость, обзавелись «запасными аэродромами». Вскоре судьба нас развела: Борис Михайлович ушел служить во ВНИИнефтемаш, а я подвизался на работу в одно из отраслевых КБ. Ну а потом
грянула другая эпоха, в которую я далеко не сразу въехал. Помню, как за абсолютно бросовую зарплату прозябал в своем долбанном КБ. Чуть-чуть помогали жить «левые» подработки, за которые заказчики расплачивались с нашей бригадой наличманом. Но все равно, мне иногда приходилось одалживать деньги у своей матери-пенсионерки.
А вот Боря как‑то запросто вжился в новые реалии. Он устроился в одну из коммерческих фирм и стал в ней весьма эффективным трейдером. Впрочем, тогда еще преобладали не прямые купли-продажи, а бартерные и какие‑то карусельные (?)схемы.
Однажды мы с Людой заглянули в его холостяцкую, такую знакомую мне квартиру. Борис сидел в «гостиной» на диване и смотрел цветной телевизор.
– Вот, ребята, откатил себе ящичек. Видите, он даже с пультом. Круто?
Пульт, правда, был почему‑то соединен с телевизором проводом, но у нас с Людкой в ту пору и такого не было.
…До сих пор в арсенале моих музыкальных инструментов наличествует двенадцатиструнная гитара. Хоть она уже давно утратила и изначально‑то небогатые свои кондиции, я храню ее как память о Борисе и иногда даже наигрываю на ней что‑либо простенькое для близких друзей. А дело было так. Году в 92‑м к Борису зашел юноша-сосед по лестничной площадке (Боря, как помню, иногда дружил с его матерью).
– Дядя Боря, дай мне немного денег, я хочу сделать небольшой бизнес.
– А именно?
– В Самаре…
– Куйбышеве что ли?
– Не знаю, наверное. Так вот, в этом городе на местной фабрике производят двенадцатиструнные гитары. Вот я и хочу закупить там штук 10‑12 – большее количество сложно будет транспортировать – и реализовать здесь с наваром. Половину гешефта отдам Вам как концессионеру.
– Да ладно, долг хотя бы верни и будешь молодцом.
Короче говоря, Борис Михайлович профинансировал этот проект. А дальше – тишина. Деньги для Бори были небольшие, но он, поборник справедливости и гармоничного мироустройства, через определенное время возмутился и в качестве компенсации отнял у соседского мальчика все двенадцать купленных на его деньги и завезенных из Куйбышева (Самары) двенадцатиструнных гитар.
– Витьк, ты представляешь, если всякие малолетние засранцы будут меня так обувать.
– Борь, продай мне одну по себестоимости. Возьму не глядя.
– Да хоть все двенадцать. Куда мне девать это барахло! Захламил им всю квартиру, жизни не стало.
– Нет, остальные одиннадцать сдай каким‑нибудь коммерсам. Еще и наваришься.
Возможно, вы будете долго смеяться, но Борис, вняв моим словам, в довольно короткий срок реализовал эти гитары с небольшой, но все‑таки моржой, которую он тут же пропил вместе со мною, отблагодарив меня таким образом за дельный совет.
А потом Борис Михайлович занялся поставками трубопроводной арматуры и насосов. Сначала работал в какой‑то специализировавшейся на этом поприще фирме, затем открыл свою собственную, которую назвал «Парнас» – аббревиатура от слов «промарматура» и «насосы». Название это мне почему‑то не понравилось, и я стал величать ее не иначе, как «Порнас» или просто «Порно», что, впрочем, не мешало фирме умеренно процветать.
Именно Боря ввел меня в этот лихой и по тем временам абсолютно безбашенный мир коммерции. Дело в том, что в начале 1993 года я получил в своем КБ должность заместителя директора. А надо сказать, что в числе прочего наша контора занималась разработками и в области трубопроводной арматуры; таким образом, мы с Борисом опять обрели довольно близкие отношения (которых, в общем‑то, особо не теряли), став своего рода коллегами. И у нас наметился довольно продуктивный тандем: я искал покупателей, благо работа в новой должности значительно расширила круг моего общения с коллегами и повысила его качество, а Боря брал на себя исполнение добытого заказа.
Следует оговориться, что заказать у нас можно было далеко не все, а только ту номенклатуру трубопроводной арматуры, которая имелась в наличии на разведанной Борисом базе УПТК бывшего министерства промышленности минеральных удобрений (кажется), располагавшейся где‑то в Рязанской области. Помню, что на этой базе, к примеру, имелись какие‑то совершенно клодайковые залежи чугунных задвижек. Однако, как я потом выяснил, эти задвижки имели не самый приглядный внешний вид, т. к. поступили на базу еще на излете советской власти и хранились на улице. Но при этом они были абсолютно работоспособны. Не сразу, но мне удалось выйти на оптового покупателя этих задвижек. Володя Духов был по возрасту где‑то между мною и Борисом, отличался простотой в общении, но при этом стабильной кредитоспособностью. Он рулил торгово-сбытовой фирмой, занимавшейся в том числе и поставками промартатуры, и именно его я считаю автором ноу-хау, заключавшегося в том, что сразу по получении Володя организовывал покраску наших задвижек кузбасслаком, что придавало им высокотоварный вид.
Доходило даже до абсурда: рядом с нашей прошедшей такой вот апгрейд продукцией аналогичная арматура, только что вышедшая из ворот, допустим, Георгиевского завода, смотрелась как‑то кисло, и покупатель говорил Вове: «Не, ты мне это чмо не грузи, ты отгрузи мне эти новые (мама!!!) задвижечки».
И процесс пошел. Буквально каждую неделю с Рязанщины приходил КАМАЗ с задвижками, которые поступали на покраску и дальнейшую реализацию в фирму В. Духова. Подходившие от него на расчетный счет «Порно» деньги шли в обнал, часть
которого опускалась в наши с Борей карманы, другая же часть пускалась на следующую закупку. Закупочные цены были весьма смехотворными, что позволяло нам демпинговать. С одной стороны, конечно, все было классно и весело; с другой же стороны, мы, бывшие министерские работники, вполне отдавали себе отчет, что
наши действия наносят непоправимый урон микроэкономикам заводов-производителей чугунной арматуры, т. к. нам с Борей благодаря Володе и не только ему – были и другие покупатели – удалось выйти на практически соизмеримые с заводскими мощности.
В декабре 1993 года Боря праздновал свое пятидесятилетие. К тому времени, после пережитого и так памятного нам тотального дефицита, в магазинах и ларьках стали появляться доселе неведомые продукты и напитки. Не обошли стороной они и Борин юбилейный стол, хозяйкой которого выступала Рузанна. Больше всего меня потрясла выставленная тогда Борисом трехлитровая бутылка водки «Smirnoff» с насосом для удобства розлива. Когда мы уже порядком накачались, Борис вдруг вспомнил: «Витька, я же получил налик с последней поставки. Сейчас отсыплю».
И насыпал так, что только зимнее пальто едва скрыло мои сильно оттопырившиеся карманы.
– Люда, не вздумай идти на метро. Я сейчас вызову вам такси, – сказала Рузанна.
– Да, о поездке на метро не может быть и речи, – ответила впечатлительная Людмила.
Если бы еще вспомнить, куда подевались все те деньги… Думаю, в силу того, что достались они, как говорится, «на счет раз», и отношение к ним было соответствующим. Была куплена кое‑какая мебель в квартиру, приобретен автомобиль «Жигули» последней марки, а также открылась череда поездок в теплые, либо экскурсионно-раскрученные страны. Остальное и в самом деле куда‑то рассосалось. А вот Борис приобрел тогда земельный участок в Голицино, отстроил там дом, облагородил и окультурил его. Времена веселой коммерции закончились году в 1998‑м. Я ушел работать в одну фирму, занимавшуюся комплектными поставками химического и нефтегазового оборудования. А Борис стал совершать челночные поездки в Польшу. Это был совместный проект с его школьным другом Александром Нистратовым, знакомым мне по тем посиделкам в Бориной квартире. Проект касался импорта швейной продукции и длился лет пять. Все это время Боря снабжал меня записями старых, еще «социалистических» польских групп, таких как «Червоны гитары», «Скальды», «Три короны» и т. п., а также недурственной водкой «Шопен». Потом Борис устроился на работу к бывшей жене своего институтского друга Екатерине Русаковой. Борин друг Александр Русаков (не имел чести его знать) сделал очень неплохую карьеру. Начать с того, что он родил с Катей сына, затем как‑то попал на дипломатическую стезю и прожил вместе с Екатериной и их сыном Женей лет пять в Париже, работая там в советском посольстве. Екатерина, с которой посредством Бори я был хорошо знаком, часто к месту и не к месту вспоминала ту Парижскую страницу своей жизни. А потом на взлете своей карьеры Александр Русаков отвалился к какой‑то молодайке. Как рассказывал Б. М. Морозов, Катя очень эмоционально переживала этот разрыв. По его словам, он ее чуть не из петли вытащил. Мне, завзятому цинику, всегда казалось, что Борис, помимо словесных утешений, применил тогда и другие утешающие меры и действия. Но не будем ворошить прошлое. Катина фирма занималась регистрацией или уже продажей готовых предприятий, т. е. юридических лиц. В этой связи Боря даже освоил компьютер. «Ты представляешь,, – рассказывала Рузанна, – мой Морозыч, нацепив очки, одним пальцем долбит по клавиатуре. Абсолютно отстойная картина».
В 2003 году Боря оформил пенсию.
– Витька, придурок. Ты не представляешь, как клево жить на пенсии. Катька мне платит зарплату, а пенсия капает на сберкнижку. У меня деньжищ теперь море.
– Классно. Теперь я знаю, у кого, в случае чего, можно разжиться баблом.
А еще через пару лет Рузанна в свои пятьдесят неожиданно для всех и, по‑моему, даже для самой себя, вышла замуж. Думаю, Борис остро переживал потерю когда‑то оставленной, но не совсем отпущенной Рузы. Он как‑то замкнулся в себе, а через непродолжительное время заболел. Поначалу врачи констатировали ОРЗ, но потом выяснилось, что это рак легких, причем уже в весьма запущенной форме. Когда Борис понял, что обречен, он замкнулся совершенно: если кто‑нибудь из нас набивался к нему в гости, типа, выпьем-закусим-поболтаем, Боря говорил, что не хочет видеть наших скорбных либо искусственно бодрячковых лиц. Да и по телефону‑то он говорил неохотно. Единственными, кого он принимал, были его уже взрослые дети Саша и Женя; иногда приезжала и старшая его дочь Юля.
Последним из наших, кто видел Борю живым, был Юра Логанов. Как раз в тот период Логанов решил опубликовать свой написанный еще в молодости рассказ «Верка» в одном техническом (!?) журнале, с редактором которого был на дружеской ноге. Когда договоренность о публикации уже состоялась, неожиданно выяснилось, что не хватает главного – самой рукописи. И тут Юра вспомнил, что один машинописный экземпляр подарил лет двадцать назад Борису Морозову. Боря нашел этот экземпляр и приехал с ним к Юрке на работу. Логанов всегда слыл неплохим рассказчиком. Вот как он описывал эту встречу.
Борис изрядно похудел. Кроме того, очевидно, под влиянием химиотерапии его и без того сверкающий череп практически совсем лишился растительности. Борода торчала тоже не сплошняком, а какими‑то клочьями. Больше всего Юру потрясло то, что Боря вместе с ним закурил.
– Тебе же, наверняка, нельзя?
– А вот хрен Вы угадали. Врачи ничего такого мне не говорили.
Юра понял, что Борис обречен, ему стало не по себе, и он поспешил сменить тему.
– Боря, а водочку‑то ты еще кушаешь?
– Временами.
– А как насчет сексу?
– О, к этому я стал относиться как к экзотике. Да и курьезы разные стали случаться.
– А если поподробнее?
– Тут еще до болезни побаловался я с одной девчонкой лет сорока. Все было вполне гламурно. Но когда мы уже вышли из зацепления, я так позорно пёрднул. Представляешь?
Самым важным было то, что Борис Михайлович даже в этом своем незавидном положении сохранил чувство юмора.
– Ты знаешь, Юр, как‑то моя старшая Юлька доверила мне внука Федю, чтобы я сходил с ним в изостудию. Кстати, он уже вполне сносно рисует.
– И сколько же лет твоему внучку?
– Девять. И прикинь, что сказанул мне этот шкет, когда мы возвращались после занятий? «Дедушка, купи мне куклу Барби».
– Ну, ни фига…
– Вот и я напрягся. «А зачем тебе Барби – спрашиваю – ты же не девочка». «А я ее раздену, и мы будем с ней вместе мыться в ванной». У меня прямо‑таки от сердца отлегло. «Хорошо, Феденька, я куплю тебе сразу две Барби; втроем‑то веселее».
Хоронили Бориса на Долгопрудненском кладбище. Собралось много народу: трое его уже взрослых детей, последняя из жен Рузанна (одна, без мужа), иные родственники, друзья и бывшие сослуживцы. Траурную речь держал Саша Нистратов. Мы давно с ним не виделись. И без того грузный, он еще больше раздался в габаритах и стал ходить с палкой. Говорил Нистратов складно и задушевно, а в самом конце сбился и зарыдал. Он же и подал идею нам, друзьям Бориса, скинуться на памятник. Мы, в общем‑то, знали, что дети Бориса Михайловича живут весьма и весьма безбедно, особенно старшая дочь Юлия. Но до меня (думаю, как и до всех остальных) сразу дошла мысль А. Нистратова: он предлагал не матпомощь Бориным детям, он предлагал – уж простите за высокий стиль – всем миром поставить памятник Борису, примерно так, как раньше на Руси всем миром строили храмы.
Организационную часть взяла на себя Катя Русакова. Памятник установили примерно через год после похорон. Получился он отнюдь не пафосным, а вполне умеренным. Но больше всего удалась фотография. На ней Б. М. Морозов изображен в строгом костюме и при галстуке. Морда, правда, слегка пьяная, губы расплываются в улыбке, а узкие татарские глаза, как всегда, хитрющие. Хорошая фотокарточка. Потому что на ней изображен тот Борис, которого все мы знали и любили.
Продолжение следует.
Опубликовано в журнале "Вестник арматуростроителя" № 7 (35) 2016
Размещено в номере: Вестник арматуростроителя», № 7 (35) 2016
